Игорь Джерри Курас
Кленовый свод, побитый синевой —
весь лес повис в росе и птичьем свисте.
И гусеницы — там, над головой,
(клянусь, я слышу!) поедают листья.
Прими меня: как солнце, как росу;
прими меня, как сладкую микстуру
лесной травы. Прими меня в лесу
за волка. Приручи, и волчью шкуру
примни на мне, как приминают мох,
на шею мне набрось свой узкий пояс —
и я пойду с тобой, и, видит Бог,
у ног твоих я лягу, успокоясь.

Пикник - Кровь остынь (Фараон)

Как окно в темный зал,
Фараона глаза.
Словно плен цепких рук,
Одиночества круг.

Только смех, смех жрецов,
Как песок бьет в лицо.
Если так кровь остынь.
Город мой стань пустым.

Только смех, смех жрецов,
Как песок бьет в лицо.
Если так, кровь остынь.
Город мой стань пустым.

А буває, ідеш по світу,
і проходить повз тебе людина
так, неначе проносить квіти
і тобі віддає половину.

Ще і стебла від рук гарячі.
Озирнешся на неї здаля
і збагнеш - на промінь багатша
стала раптом твоя земля.

#ЛінаКостенко #Ліна #Костенко

Есть люди-«закаты» и люди-«рассветы»,
Одни с негативом, другие с «приветом».
Но те, что с «приветом» — улыбчивы часто,
А те что «закаты», обычно несчастны.

С одними общаясь, ты чувствуешь холод,
С другими и в семьдесят, кажется, молод.
И ты от одних заряжаешься светом,
С другими его круглосуточно нету.

Но если отдать человеку-«закату»
Кусочек тепла, что исчезло когда-то,
А не обвинять, что тоскливо на сердце,
Он тоже захочет и греть, и согреться.

Ведь людям-закатам, как людям-рассветам,
Хотелось бы к счастью пойти за билетом,
Но просто любить бескорыстно боялись,
Поэтому злились и больно кусались.

И люди-рассветы становятся тоже
Людьми с негативом, на тучу похожих...
Когда благодарность в душе исчезает,
То небо рассветы в закат превращает.

Я тоже порою бываю на взводе,
Но знаю, с рассветом печали уходят.
И пусть кто-то скажет: «Она же с приветом...»
Есть люди-«закаты» и люди-«рассветы».

АЛЕКСЕЙ ЗАЙЦЕВ

* * *
Шоссе, деревья с листьями и без —
По мере сил всё делается розовым.
Среди берёз витает полонез,
Занозит лес, заносит в Лианозово.

Толкать возок становится слабó,
Впрягая в шутку лебедя ли, рака ли...
Мы плакали. Но это до того,
Как появились первые каракули,

Когда под стол ходил ещё Колумб.
(Есть слово «румб». Тогда плясалась румба...
Той осенью... Под сенью... Возле клумб...).
Нет-нет, я ошибаюсь, — до Колумба.

-- Пользователь добавил некоторое время спустя --

Игорь Курас
Ты помнишь, как холодным январём
замёрзшие по улице вдвоём
к вокзалу шли, а забрели на почту? –
и ты, согревшись, прочитала строчку
Арсения Тарковского. И вдруг
я подхватил стихи как будто в круг
вошёл, тобой очерченный. И точно:
мы вспомнили все строчки до одной,
и, боже правый, ты была со мной,
и вдоль стиха мы шли вдвоём построчно.
Я помню: был избыточный январь,
но слово "ты" обозначало "царь",
и на ладони серебрилась сфера –
и улица скупая черно-бело
вечернюю высвечивала гарь,
и морщилась казенная портьера.
Но в этот миг легла у наших ног
предвестником разлуки и дорог
вокзальная задумчивая нота.
И мы дошли до двух последних строк,
и голос твой вдруг стал суров и строг,
Как будто бы в предчувствии чего-то.

-- Пользователь добавил некоторое время спустя --

Игорь Курас
Искусство фуги.
Суета.
Я не умею по-другому,
с тех пор, как вырванный из дому –
из дома в дом бреду, и та,
что мне случайно незнакома,
другою жизнью занята.

Вокруг такая темнота
что сотни лет прождёшь трамвая.
Ночь –
оксфордская запятая –
надменно в бронзу отлита.
А там – невидимая стая
летит.
И дышит высота.

Поспешно вышита, проста
рубашка северного ветра –
пересечением проспекта
с трамвайной линией моста,
где непредставленный нам некто
читает музыку с листа.

-- Пользователь добавил некоторое время спустя --

Игорь Курас
***
Когда человек исчезает куда-то
и время не лечит (такая утрата),
мне дождь за окном барабанит полночи:
то длинные дроби, то дроби короче.
И ночь напролёт будто напропалую
бросаюсь во тьму, но никак не могу я
словами сложить эти странные ритмы
ни в тихую просьбу, ни в шёпот молитвы.

И эта беспомощность злая печально
похожа на долгое время молчанья —
похожа на те же бессонные ночи,
в которых ни звука, ни слова, ни строчек.
Вот что-то тревожное рвётся наружу,
но как я его для других обнаружу?
Какими словами понятными — чтобы
то длинные дроби, то мелкие дроби?

И кажется ясным, что связь несомненна:
всё тщетно, всё глупо, напрасно и бренно —
слова не умеют и я не умею
словами раскрыть что на сердце имею.
И эта беспомощность злая печальна,
нелепо мычанье, бессильно молчанье;
и бьются щенками в собачьей утробе:
короткие дроби и длинные дроби.

И снова Курас
***
Никогда не казалась Москва мне родной –
каруселью катилась она заводной,
непомерной стеклянной юлой на оси –
в ней внутри нарезали круги караси.
Там по праздничным дням, в ордена нарядясь,
безголосо вещал самый главный карась;
и руками на башне водил как немой
циферблат над огромной кремлёвской стеной;
над толпою зевак неприютный массив,
пантеоном убийц возвышался, красив.
Ближе к вечеру – бурый, как лыжная мазь –
снег Арбата в брикеты спекался, лоснясь.
Зажигались витрины и вечер хромой
ковылял по Тверскому бульвару больной.
Робкий месяц являлся на небе, плаксив,
и к вокзалам стекались ночные такси.
И хотелось скорее отсюда домой
хоть по шпалам идти вслед за "Красной стрелой".
Почему же я плачу, когда, матерясь,
избивает детей твоих грязная власть?
Почему я, бессильный кого-то спасти,
не могу соскочить с этой дряхлой оси?
И слежу за твоей одинокой судьбой,
будто с самого детства сроднился с тобой?

Счастье стоит высоко на полке в вазочке для конфет.
Как же легко тебе быть довольной в пять с половиной лет!
В комнате пахнет духами мамы, выпечкой, молоком.
Ложкой рисуешь на каше манной;
- Ешь.
- Не хочу.
Потом.

И убегаешь со смехом к детской.
Мультики про принцесс.
- Мама, а принцы ведь есть на свете?
- Принцы на свете есть.

Детство проносится вереницей: сказка, игрушки - ах!
Шумно звенят, спотыкаясь, спицы в бабушкиных руках.
Классно за жизнью следить сквозь стекла розовых детских призм, так, словно мир не бывает блеклым; будто бы жизнь - сюрприз!.. Детство нельзя описать словами, счётом на «раз-два-три».
Детство всегда остаётся с нами.
Детство - оно внутри.
Пусть оно будет с тобою долго - годы, десятки лет.

Счастье стоит высоко на полке...
в вазочке для конфет.

Игорь Джерри Курас
У времени стальная хватка:
не увильнёшь – своё возьмёт.
Вот снова августа закладка
легла в невидимый блокнот.
Какие там остались строчки,
какой страницы загнут лист?
Картавый крик вороны склочной
не может опуститься вниз.
Вот он висит, а время цепко
над неподвижною травой
зажав его своей прищепкой,
всё хваткой хвастает стальной.
Я тоже здесь застрял, похоже,
как этот защемлённый крик.
Я – август. Я закладкой вложен
в блокнот, в невидимый дневник.
Побудь со мной ещё минуту,
не торопись, побудь со мной:
не оставляй с вороной лютой
и с этой сталью ледяной;
и если так, то может статься –
над неподвижною травой –
я захочу и сам остаться,
пусть и оставленный тобой.

Они встречались на страницах в соцсетях
Она с улыбкою листала его фото
Он также в тайне любовался ей
И в глубине души, надеялся на что то
Она ждала.. Вдруг он напишет сам
И каждый вечер проверяла сообщения
Давая волю искриним слезам
У Господа за все просив прощения
Он по глазам её безумно тосковал
И каждый день, вновь заходил к ней на страницу
Всю боль он в глубине их прочитал
Мечтал отдать души своей частицу
И каждый вечер вновь они в сети
Как раньше лайком фото отмечали
Навстречу шага сделать так и несмогли
И навсегда друг друга потеряли

Чем ближе осень, тем быстрее циферблат
Вращает на запястье моём стрелки.
Как будто всё решится на недельке,
Уеду к морю и вернусь назад.

По линии пройтись береговой
И наглядеться лунною дорожкой.
Как будто мне совсем ещё немножко
До юга, своей верхней боковой.
Собрать рюкзак, махнуть любимым вслед,
Ищи-свищи, как ветерок по полю.

Чем ближе осень, чем мне больше лет,
Тем чаще я не успеваю к морю.

Александр Вергелис

Я — человек, переходящий поле
на фоне остывающего дня.
Слегка сутулый. Мужеского пола.
Из поезда вы видите меня.

Я частью заурядного пейзажа
в окне возник на несколько секунд,
и вот — исчез. Не велика пропажа.
Мое существованье пресекут,

сменив картинку — показав овражек
и дальний лес, и ферму вдалеке,
и скучную толпу многоэтажек,
пока томится курица в фольге,

пока, томясь в дорожном разговоре,
вы будете поглядывать в окно
и думать про обещанное море,
и море вдруг появится. Оно

в немолчном плеске, в непрерывной пляске
зальет собой вагонное стекло,
вобрав в себя все линии и краски,
запомнив всё, что было и прошло.

И всё пребудет в нем — трава и камни,
раскаты грома и гуденье пчел,
и стук колес, и поле с васильками,
и человек, что поле перешел.

Какое счастье, если есть, кого обнять,
Прижаться и садиться на колени,
А поздним вечером с работы ожидать,
И слышать шаг, считающий ступени.

Какая радость, если есть, кого любить,
Заботиться и обожать безмерно,
Дарить подарки в праздник, на руках носить,
Одним дыханьем жить одновременно.

Пока вы вместе, пейте своё счастье всласть,
Вдыхайте эйфории ароматы,
И вкусом поцелуев нежных насладясь,
Не променяйте счастье на утраты!

Источник: https://nauka.club/literatura/stixi/pro-semyu.html

Один мой друг подбирает бездомных кошек,

Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.

Они у него в квартире пускают корни:

Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,

Конечно, уже оккупирован, не осталось

Такого угла, где не жили бы эти черти.

Мой друг говорит, они спасают от смерти.

Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,

И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.

Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.

Мне тоже всучил какого-то хромоножку

С ободранным ухом и золотыми глазами,

Тогда ещё умещавшегося в ладони…

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,

Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.

Но все эти ценные качества бесполезны,

Они не идут в зачет, ничего не стоят,

Когда по ночам за окнами кто-то стонет,

И в пении проводов слышен посвист лезвий,

Когда потолок опускается, тьмы бездонней,

И смерть затекает в стоки, сочится в щели,

Когда она садится на край постели

И гладит меня по щеке ледяной ладонью,

Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,

Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.

Она отступает.

АЛЕКСЕЙ ЗАЙЦЕВ

* * *
У обочины дороги
Жил да был в консервной банке
И в коробке папиросной,
И в бутылочке молочной,
И в кофейнике дырявом,
И в скворечнике разбитом
Очень маленький и добрый
Необычный человек.

В банке он устроил баньку,
Спал в бутылочке молочной,
А кофейник приспособил
Под столовую и кухню.
Вы, конечно, догадались,
Для чего ему скворечник?
Он к скворечнику приделал
Настоящий телескоп.

Ночью он глядел на звёзды,
Иногда рукой их гладил,
Песни пел, кормил картошкой,
Иногда — швырял в них камни,
Звал обидными словами,
Языком дразнил и фигой, —
В общем, всё под настроенье,
А совсем не просто так.

Но однажды по дороге
Проходили две лягушки
И куда-то утащили
И кофейник, и скворечник,
А несчастный человечек,
Увидав такое дело,
Взял железную монетку,
Разревелся и ушёл.

И с тех пор его не видно
У обочины дороги,
И с тех пор его не слышно
Посреди лесов и речек,
И с тех пор никто не кормит
Звёзды жареной картошкой,
Не кидает в них камнями
И не дразнит языком.

Звёздам стало одиноко…

-- Пользователь добавил некоторое время спустя --

Уходящая кошка с собой забирает кусок души,
Вырывая его из груди когтями, так больно - хоть не дыши.
Даже если всегда казалось, что он тебе ни к чему,
И отдал бы его с готовностью хоть кому,
Но лежат на полу игрушки, стоит пустая кровать,
И ты смотришь на них - и не можешь ни есть, ни спать,
Лишь слоняешься слепо по дому, сжигая день,
А в углах то и дело мелькает кошачья тень.
Мы построили уйму теорий о том, чтО там -
Про сансару, радугу, девять жизней кота,
Но сейчас, когда невыносимо саднит в груди -
Может, кот вообще-то за этим и приходил?
Прорастая омелой в душу, напоминать
Если ты потерял, значит, было, чего терять...
Эта рана, конечно, потом зарастет корой,
Или так и останется жгучей пустой дырой,
Или шрамом, всегда саднящим к новой беде:
Все ли сделал, что смог, ничего ли не проглядел...
И стараясь не думать о том, чем придется опять платить,
Ты ласкаешь другого кота, чтобы он не спешил уходить...

Ольга Громыко

Был дом. Была мама.
Был запрет возвращаться домой поздно.
А над домом прямо, над крышей прямо,
висели гроздьями звёзды —
тяжёлые, белые, как яблоки недозрелые.
И стучали по крыше, чтобы кто-нибудь
вышел
и загадал желание. Зная заранее,
что желаний у нас мало —
их исполняет мама.
Я всегда одного и того же желала:
чтобы мама не умирала,
чтобы жизнь в нашей жизни совсем ничего
не меняла —
разве этого мало?
А потом я еще желание загадала:
чтобы можно было домой возвращаться
поздно.
Если б я знала,
что только его и исполнят звёзды