И снова мой обожаемый Игорь Джерри Курас

Там, в этом городе
Там, в этом городе прокуренном насквозь
до кашля нервного, до злого послевкусья,
мне что-то снилось вперемешку с не спалось,
но всё забылось, и припомнить не берусь я.
Собор немыслимый глаголил свысока,
уже реликтовый не понимал аспекта
вокзальной площади, где нет ни языка
его гортанного, ни даже диалекта.

Но речка вечная печалилась мостом,
и мост топорщился, и тысячи влюблённых
замочки крохотные вешали на нём —
остаться вместе, не забыться поимённо.
И мы с тобой на всякий случай, на авось
с вокзальной площади бредём к железным брусьям —
там, в этом городе прокуренном насквозь
до кашля нервного, до злого послевкусья.


***
Как сиротливо смотрится пустая,
застеленная наглухо кровать –
и комната, в которой перестали
ворочаться, и кашлять, и вставать.
Всё убрано, заправлено, красиво
(для тех, кому порядок красота) –
но пустота нема и сиротлива,
едва переносима пустота.
За стенкой люди говорят и дышат,
и поминают водкой старика.
А человек откашлялся и вышел –
застелена кровать и высока.
Ни звука нет, ни запаха – ни следа:
всё выветренно, убрано теперь;
дверь приоткроешь, постучишься: "Деда?",
и тихо выйдешь, и закроешь дверь.

mangust, круто. Молчу, курю.
Сходила на стихи ру и добавила его в закладки (давно пора было, еще несколько страниц назад).

Twist, тогда еще один
Я здесь один
Игорь Джерри Курас
***
Я здесь один. В башке такая хрень,
что список не прочтёшь до середины.
Горит ночник и безголова тень
пивной бутылки, где из горловины
увядшей розы парус — voila —
торчит ушами из цилиндра мага.
Ночь августа с рассветом февраля —
достать чернил?— но где перо, бумага?
"Куда ж нам плыть?" А дальше ничего:
пропущенные строчки, многоточья —
в уже невнятной буче речевой —
несвязные, разорванные в клочья.
Всё движется любовью. Это так.
Но если выйдешь ночью из подвала
увидишь: звёзды вытрясает маг
из чёрного платка. И звёзд навалом.
И думаешь (в башке такая хрень) —
а кто любовью двигает? И кроны
к чему угрюмы? И, бросая тень,
зачем над шкуркой беличьей вороны?
Куда как беден радости язык,
но и язык тоски не больно внятен:
назад вернёшься — там горит ночник
и жёсткий дух подвала неприятен.
Открыта дверь: ночная мошкара
уже как снег кружит, кружит, летает.
Я здесь один. Башка моя стара
и тоже вся в снегу — и снег не тает.

Ляля Брынза
Люди читают жопой. Жопой люди читают.
Люди в целом хорошие, но жопой читают они.
Дык ничего, что жопой. Главное, что читают
Можно читать и жопой, в жопе особый смысл…

Пишешь «я ем пельмени», казалось бы все понятно
Я! Ем! Пельмени! Дикси. Просто, как три рубля.
Но люди читают жопой, а значит в этих пельменях
Жопа всегда увидит что-то «очень своё».

«Зачем вы пишете это? Хвастаетесь, что богачка?
А в Африке голодают, стыдно должно быть вам»

«Зачем вы жрете пельмени! В пельменях коровки и свинки
Вы жрете коровок и свинок, вы женщина – трупоед».

«Пельменями дразнишься, сууука… А мы сидим на диете,
Зато у нас будут мышцы, а тебя скоро бросит муж».

«Вот я покупаю пельмени только у бабы Тамары,
вот ее сайт, вот фэбэшка, а вот ее инстаграм».

«Что за хрень и откуда? Какая-то баба с пельменем…
Зачем вы пришли в мою ленту? Уйдите отсюда вон».

«Вот помню в пятидесятых… вот это были пельмени!
А нынче разве пельмени? Сталина нет на вас…»

«Пельмени - не русская пища. Видимо, вы еврейка!
Ну, или китаянка. А может быть вовсе мордва».

Я! Ем! Пельмени. Дикси. Но люди читают жопой.
Люди в целом хорошие. Но жопой читают они.

mangust, прикольно, а ведь так и есть

mangust, на злобу дня Особенно:
«Зачем вы жрете пельмени! В пельменях коровки и свинки
Вы жрете коровок и свинок, вы женщина – трупоед».

«Пельменями дразнишься, сууука… А мы сидим на диете,
Зато у нас будут мышцы, а тебя скоро бросит муж».

sunnyshiny, а у меня наоборот вот это
«Вот помню в пятидесятых… вот это были пельмени!
А нынче разве пельмени? Сталина нет на вас…»
Целый день бабки под окном вспоминают Сталина.

Алена Самсонова
Варила…»


Варила,
гладила,
читала о мышах
сменила то,
что названо постелью,
умыла фикус —
чтобы не зачах,
кормила мужа —
в общем,
с той же целью,


Купила сахар,
масло и вино,
искала фото,
вспомнила из детства…
В окно смотрела —
чёрт, уже темно!
И в зеркало —
из чистого эстетства.


Крутила кудри
на карандашах,
сменила мысль
с практичной —
на шальную…
Вновь
перед сном
читала о мышах
летучих —
где живут
и как зимуют.

Возвращались как-то мама с сыном
вечером уставшие домой.
— Мам, а я всегда буду любимым?
— Да. всегда!.. хороший мой, родной.
— А когда женюсь, ты не разлюбишь?
Сможешь и женатого любить?
— Я за то, что ты счастливым будешь,
стану Господа благодарить.
— А когда родятся мои дети,
сможешь их любить как и меня?
— Будут мне дороже всех на свете!
Как и ты. кровиночка моя!
— Ну, а если рядом жить не будешь,
если буду жить в другой стране.
Ты меня, случайно, не забудешь?
Вспомнишь ли ты мама обо мне?
— Даже на секунду не забуду!
И не сомневайся в том, малыш!
С ангелом-хранителем прибуду
сон твой охранять под сводом крыш.
— А когда я стану очень старым,
тоже не разлюбишь ты меня?
— С неба я звездою яркой самой
прикоснусь, сынок, к тебе любя.
— А когда совсем любить устанешь!
Что тогда?- спросил в глаза упрямо.
— Это невозможно!.. понимаешь?!
Это навсегда… я твоя мама.

Снова влюбилась в строки...
Сергей Пагын
– Всё хорошо, мой Лазарь, всё хорошо,
выпей вина и миндаля отведай,
видишь, желанный дождь, наконец, пошёл,
первый засушливым этим летом.

Лазарь встаёт и глядит в окно –
дети, смеясь, танцуют в сиянье лужи.
Только под нёбом горько, в душе темно,
только на сердце иней посмертной стужи.

– Что же мне снилось? Марфа была в
слезах,
и виноград, плача, несла Мария.
Я обнимал их, в Марфиных волосах
видел пчелу…
Но были мне все чужие.

Белый козлёнок смотрит в проём дверей,
воды текут улочками кривыми.
Сон отступает…
Ближе, теплей, родней
небо, земля и всё, что на них и с ними.

Люблю Светлану Лаврентьеву

Все, как обычно: вылет, кофе, гейт, почтенный немец с гипсом на ноге - смеется: ох, гранитные ступени. Чириканье китайской ребятни, и дождь слепой, и взлетные огни мигают на границе измерений. Безвременье, где с севера на юг опять бредешь, и кочевой уют привычно тащишь в желтом чемодане. Еще не там, уже почти не здесь, котам, котам оставили поесть? Уроки сделай, сколько там заданий? Любой билет - попытка отпустить, не думать о и не сжимать в горсти улыбки, фразы, слезы, поцелуи. Лети, не беспокоясь ни о чем, пилот назначен пастырем, врачом, волшебником: мечтай - и наколдует. Все, как обычно, значит, все о том, как ждут коты, и мальчики, и дом, и город ждет, оставшись у залива. Любой билет - попытка сделать круг к словам из слов или к рукам из рук.
И время нас берет в свою игру, в которой всех рассудят справедливо.



Когда ты возвращаешься домой, когда ты возвращаешься домой, когда ты возвращаешься домой - мы будем ждать, мы вымоем посуду, мы чистое наденем и цветы, сиреневые-желтые цветы, которые ты любишь, любишь, ты ведь любишь нас? А за любовь не судят. Сама подумай - разве хорошо, когда искал везде и не нашёл, когда квартира - каменный мешок, и мы на дне болтаемся стихами. Ты приходи, ищи и доставай, ругай кота, сгоняя со стола, и чайник ставь, и говори слова - без слов, ты знаешь, нежность затихает. Как будто был здоров и занемог, как будто мир вокруг - глухонемой, когда ты возвращаешься домой? Где шаг, и смех, и голос твой знакомый? Мы будем ждать, мы наведём уют, и музыку любимую твою.
Нам эти расстояния дают, как памятку, что было по-другому.



Вагон идёт над линией воды. Машина едет в сумрачных лесах. Из точки А плывет табачный дым, из точки Б ведут ее следы - дано, найти, послушай, дай списать. Учитель снова встал не с той ноги - понять не может, кто он и куда. Неси тетрадь да вспомнить помоги. Гипотеза, гипотенуза, гипс. Не катит катет, так и передай. Вагон идёт, в вагоне звон монет. Машина едет - где, откуда, с кем? Решай хоть до утра - ответа нет. Родителей на стол, дневник ко мне, дежурный ангел, выходи к доске. А в сущности, такая ерунда - две линии, вершина, угол, гол. Машина едет - с кем, зачем, куда? Зачеркиваем нет и пишем да.
Я делал так однажды, помогло.

ЕВГЕНИЙ ФИНКЕЛЬ

* * *
Мой милый, мне так хочется домой,
Где траурно чадят над кольцевой
Комичные конические трубы —
Стереометрии нелепый монумент.
Где пламя факела танцует менуэт
Под музыку, что исполняли губы
Твои, мой милый.

Я хочу домой
К своим журналам, к суете немой,
Где нет тебя уже четыре года.
Где сквозняки листают твой архив,
Где радио фальшиво твой мотив
Перевирает.

Старость входит в моду.

Стареют все. Заметил?

Я давно
Заметила.

Мой милый, все равно
Мне хочется домой в любую пору.

Где нет тебя. Где радио молчит.
Где только ночь испуганно в ночи
Ночные обрывает разговоры.

--
2006

-- Пользователь добавил некоторое время спустя --

ВИКТОРИЯ РАЙХЕР

* * *
еще чуть-чуть — и снег на вираже,
и свет звезды почувствует плечо.
уже звучит морозное «еще»,
еще не став растаявшим «уже».

еще чуть-чуть, и смех над головой
сольётся в плач, счастливый, как ручей.
уже стучит упорное «ничей»,
еще не став задумчивым «не твой».

уже бежишь, проворный как вода,
ловить еще летящую звезду,
уже пообещавшую — «приду»,
еще не уточнившую — когда.

--
2004

Когда человеку больно, кто-то должен
его приласкать,
Кто-то должен быть
просто рядом, чтоб обнять и поцеловать.

Когда человеку плохо... и целый мир пополам,
Кто-то должен быть, кроме Бога,чтобы душу свою отдать.

Когда человек потерян... и не знает, как поступить,
Кто-то должен быть мудрее, посоветовать, но не учить.

Когда человеку страшно... под подушкой
он с головой, кто-то должен сказать тихонько:
"Ты не бойся, ведь я с тобой."

Когда человек расстроен... и не знает,как дальше жить,
Кто-то должен быть просто рядом,
Кто-то должен его ЛЮБИТЬ!

Не бойся ничего
Игорь Джерри Курас
Не бойся ничего. Мне страшно самому.
Щерблёная луна опять кривится в кашле,
но отражённый мир в ночном окне — не наш ли?
А тот, что за окном — не вторит ли ему?
Не бойся ничего: похоже по всему,
что с темнотой давно заводит время шашни,
и часовые сна не стерегут на башне
часы, а всё идут. Идут по одному.
Не бойся ничего. Хотя до слёз пройму
тебя тоской о том, какой я тоже зряшный,
что жарко и темно, как в битве рукопашной —
и не забрать с собой ни сумму, ни суму.
Не бойся ничего. Я тоже не пойму,
что силится ожить в наброске карандашном:
попробуй толковать! Сгорает день вчерашний,
и мы, в который раз, не плачем по нему.
Не бойся ничего. Наверно, потому,
что мысли не страшны, а домыслы не страшны.
В истошной тишине — все звуки бесшабашны.
Не бойся, ничего. Мне страшно самому